lightsome
|
29.11.2009. - 12:25:48
Венеция.
Уже когда впервые увидел город из поезда, которуй по длинному-длинному мосту приближался к Венеции, я был ошеломлен. Потом это чувство усиливалось и перемешивалось с другими, но через некоторое время я привык... А когда удалился из Венеции на остров Торчелло, смотрел с колокольни собора на лагуну и искал глазами жемчужину Адриатики, но не мог найти и видеть, я понял, что скучаю, и что буду скучать и впредь по этому городу больше, чем по всем остальным городам. В тот момент я осознал, что люблю Венецию, и это чувство сильней и уникальней, чем любовь к Риму, Риге, Парижу, Киеву или Санкт-Петербургу, да и какому-угодно другому городу, что мог находиться у меня в фаворитах. Венеция очень уникальна, но подходит далеко не всем – ее надо любить.
Не знаю, кто сказал об этом городе лучше, чем Бродский:
"Глаз в этом городе обретает самостоятельность, присущую слезе. С единственной разницей, что он не отделяется от тела, а полностью его себе подчиняет. Немного времени - три-четыре дня, - и тело уже считает себя только транспортным средством глаза, некоей субмариной для его то распахнутого, то сощуренного перископа. Разумеется, любое попадание оборачивается стрельбой по своим: на дно уходит твое сердце или же ум; глаз выныривает на поверхность. Причина, конечно, в местной топографии, в улицах, узких, вьющихся, как угорь, приводящих тебя к камбале campo с собором посередине, который оброс ракушками святых и чьи купола сродни медузам. Куда бы ты, уходя здесь из дому, ни направился, ты заблудишься в этих длинных витках улиц и переулков, манящих узнать их насквозь, пройти до неуловимого конца, обыкновенно приводящего к воде, так что его даже не назовешь тупиком. На карте город похож на двух жареных рыб на одной тарелке или, может быть, на две почти сцепленные клешни омара (Пастернак сравнил его с размокшей баранкой); но у него нет севера, юга, востока, запада; единственное его направление - вбок. Он окружает тебя как мерзлые водоросли, и чем больше ты рыщешь и мечешься в поисках ориентиров, тем безнадежнее их теряешь. И желтые стрелки на перекрестках мало помогают, ибо они тоже изогнуты. В сущности, они играют роль не проводника, а водяного. И в юрких взмахах руки туземца, у которого ты спросил дорогу, глаз, отвлекаясь от треска "A destra, a sinistra, dritto, dritto", легко узнает рыбу...
... Если бы мир считался жанром, его главным стилистическим приемом служила бы, несомненно, вода. Пока эта стихия существует, отражение предметов гарантировано - в форме возвращающегося путешественника или в форме сна, ибо сон есть верность закрытого глаза. Это та надежность, которой лишен человеческий род, хотя мы тоже отчасти вода. Венеция есть возлюбленная глаза. После нее все разочаровывает. Слеза есть предвосхищение того, что ждет глаз в будущем.
Тепрь я знаю, как выглядит вода, ласкаемая водой...
Let me reiterate: Water is equals time and provides beauty with its double. Part water, we serve beauty in the same fashion. By rubbing water, this city improves time’s looks, beautifies the future. That’s what the role of this city in the universe is. Because the city is static while we are moving. The tear is proof of that. Because we go and beauty stays. Because we are headed for the future, while beauty is the eternal present. The tear is an attempt to remain, to stay behind, to merge with the city. But that’s against the rules. The tear is a throwback, a tribute of the future to the past. Or else it is the result of subtracting the greater from the lesser: beauty from man. The same goes for love, because one’s love, too, is greater than oneself.
То же верно и для любви, ибо и любовь больше того, кто любит."
из эссе "Набережная неисцелимых" ( "Watermark”) .